  |
|
О месте Евразии в планах "первой истинно глобальной державы" - США
|
|  |
|
|
|
|
|
Предлагается для ознакомления статья "Центральная Азия и Кавказ: основание геополитического единства". Автор - Владимир Максименко, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института востоковедения Российской академии наук.
Из содержания статьи: "..."Большая шахматная доска" - это вся Евразия площадью 49 млн. кв. км и с населением свыше четырех млрд. человек. На этом пространстве - от Лиссабона до Владивостока - "располагаются фигуры для игры", а игроками (по З. Бжезинскому) должны выступать те, кто, двигая фигурами, вырабатывают и осуществляют планы "гегемонии нового типа" в интересах "первой истинно глобальной державы" - Соединенных Штатов Америки..."
Рассмотрение геополитических процессов осуществлено автором в историческом аспекте.
Для более адекватного понимания событий современности, в том числе на Кавказе и в Ираке, рекомендуется.
ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ И КАВКАЗ: ОСНОВАНИЕ ГЕОПОЛИТИЧЕСКОГО ЕДИНСТВА
Владимир Максименко, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Института востоковедения Российской академии наук.
Введение
В 1998 году журнал “Центральная Азия”, сохраняя свое направление и проблематику, изменил название и превратился в журнал “Центральная Азия и Кавказ”. В этом переименовании, безусловно, отразились как международно-политическая конъюнктура 90-х годов, так и неконъюнктурные факторы - геополитические постоянные, определяющие характер развития конфликтов в больших географических ареалах на протяжении многих периодов и целых исторических эпох. В статье рассмотрены оба эти среза реальности - динамика международно-политической конъюнктуры и статика геополитических постоянных - в их воздействии на определение такой геополитической целостности, как Кавказско-Центрально-Азиатский геополитический регион.
90-е годы ХХ века - исторически краткий, но чрезвычайно насыщенный период фундаментальных сдвигов в основах мироустройства. Эти сдвиги связаны прежде всего с тем, что с политической карты Евразии исчезло государство, занимавшее (в терминологии Х. Маккиндера) “материковую сердцевину мира (the Heartland)”. Это изменило все основные геополитические определения на Евразийском суперконтиненте. По причинам, о которых речь пойдет ниже, данные сдвиги в наибольшей степени коснулись государств и народов Центральной Азии и Кавказа, а в ряде случаев прямо-таки ударили по ним.
Представляется также, что без должной исторической ретроспективы нельзя правильно оценить глубину этих сдвигов и природу геополитического единства двух территорий, соединенных бассейном Каспийского моря: ведь зачастую, как писал востоковед, этнограф и географ А. Снесарев, “история опровергает географию” (1); такие опровержения и возникают при рассмотрении исторических событий через геополитическую “оптику”.
“Евразийские Балканы”?
В 1997 году в США вышла книга, в которой эти два региона специфическим образом объединены в один. Я имею в виду “Большую шахматную доску” З. Бжезинского с подзаголовком “Американское первенство и его геостратегические императивы”. На стр. 124 (в издании Harper Collins) бывший помощник президента США по национальной безопасности опубликовал карту обширнейшего района на стыке трех континентов: Европы, Азии и Африки - обведя неправильным овалом территорию, названную автором “Евразийские Балканы”. Восемь новых национальных государств Центральной Азии и Кавказа (Казахстан, Узбекистан, Туркменистан, Таджикистан, Кыргызстан, Грузия, Армения и Азербайджан) составили у З. Бжезинского территориальное ядро “Евразийских Балкан”. Кроме того, он предложил отнести к “Евразийским Балканам” отдельные части территорий еще пяти государств, расположенных по периметру Кавказско-Центрально-Азиатского геополитического региона: России, Турции, Ирана, Афганистана и Китая.
“Евразийские Балканы” изображены как внутренняя зона, со всех сторон охваченная на карте внешней зоной (в виде более протяженного овала). Внешняя зона - это “зона нестабильности”, но здесь, говорит З. Бжезинский, “верховным арбитром выступает американская сила”; что же касается “Евразийских Балкан”, там, по его словам, существует “вакуум силы” (2).
Какие государства либо части государственных территорий включаются (по крайней мере, на карте) в сферу, где “американская сила” осуществляет “верховный арбитраж”? Это дополнительные районы Китая (с захватом части Тибета), северо-западные районы Индии, весь Пакистан, оставшиеся за рубежом “Евразийских Балкан” южные части Ирана и Афганистана, Персидский залив и Аравийское море с соединяющими их проливами, весь Аравийский полуостров, Красное море с примыкающими к нему территориями Эритреи, Судана и Египта, Сирия, Ирак, Иордания, Ливан, Израиль, восточная часть Средиземного моря, Босфор, Мраморное море и Дарданеллы, Черное море, Азовское море, левобережная Украина и, наконец, районы Российской Федерации, которые в середине XVI века относились к Крымскому и Астраханскому ханствам.
Важен контекст, в котором следует читать карту “Евразийских Балкан”. “Большая шахматная доска” - это вся Евразия площадью 49 млн. кв. км и с населением свыше четырех млрд. человек. На этом пространстве - от Лиссабона до Владивостока - “располагаются фигуры для игры”, а игроками (по З. Бжезинскому) должны выступать те, кто, двигая фигурами, вырабатывают и осуществляют планы “гегемонии нового типа” (3) в интересах “первой истинно глобальной державы” - Соединенных Штатов Америки.
“Уже с той поры, как пять столетий назад континенты начали взаимодействовать политически, - пишет З. Бжезинский, - Евразия была центром господства над миром (the center of world power). Различными путями в разные времена народы, населявшие Евразию..., проникали в другие части света и господствовали над ними. При этом отдельные евразийские государства достигали особого положения (the special status) и пользовались выгодами первых держав мира.
Последнее десятилетие ХХ века стало свидетелем тектонического сдвига в международных отношениях. Впервые в истории неевропейская держава возвысилась до роли не только главного арбитра отношений господства в Евразии, но и первой державы мира. Поражение и распад Советского Союза стали заключительным шагом на пути быстрого восхождения державы Западного полушария, Соединенных Штатов, в качестве единственной и первой подлинно глобальной силы” (4).
Так начинается введение к “Большой шахматной доске”, озаглавленное “Политика сверхдержавы” и содержащее всю драматургию того геополитического сюжета, который предлагает З. Бжезинский в качестве определяющего.
На самом деле в завязке глобального геополитического сюжета наших дней не одна, как у З. Бжезинского, а две главные сюжетные линии. Помимо разрушения в лице СССР сверхдержавного евразийского могущества, контуры новейшей геополитики задаются выдающимися успехами телекоммуникационной революции. Следствием этого стали глобализация финансовых рынков и революция в военном деле. Отсюда - невиданный уровень коммуникационного единства мира, то есть доступности для проникновения во все сколь угодно отдаленные либо “закрытые” территории (технологический переворот последней трети ХХ века, связанный с бурным прогрессом электронно-вычислительных машин и сетей я называю третьим машинным переворотом (5)).
Это, повторяю, в завязке сюжета. Последующее его развитие (по З. Бжезинскому) задается следующим образом: “Проблема того, сумеет ли Америка... не допустить появления в Евразии доминирующей и антагонистичной ей силы, определяет способность Америки осуществлять глобальное первенство.” (6). Очень четкая постановка вопроса.
За три года до появления “Большой шахматной доски”, в 1994 году, З. Бжезинский формулировал ту же идею в статье “Преждевременное партнерство”: важно было не дать сложиться таким международным отношениям, которые “выхолостят союз Евро-Атлантики и вновь сделают Россию… сильнейшим государством Евразии.” (7). Случись это, писал З. Бжезинский, Запад утратил бы плоды победы, достигнутой им в “холодной войне”. Чтобы не допустить такого развития событий, З. Бжезинский тогда же, в 1994 году, предлагал: стратегия США в Евразии должна состоять в “поощрении геополитического плюрализма на территории бывшего Советского Союза” (8) - независимо от того, подчеркивал З. Бжезинский, в каком направлении пойдет развитие новой демократической России. Акцент очень важен: военно-политический блок сил Евро-Атлантики при определении своих геостратегических целей в Евразии ориентируется не на решение задач идеологического либо гуманитарного плана (“борьба с коммунизмом”, “гуманитарная интервенция” и т.п.), а на достижение тотального геополитического контроля над крупнейшим в мире (евразийским) континентальным пространством.
Собственно говоря, “Евразийские Балканы”, т.е. установка на “балканизацию” территориально-государственных образований Кавказа, Центральной Азии и некоторых прилегающих районов — это перелицовка рекомендации поощрять “геополитический плюрализм” на территории бывшего СССР. В том же 1994 году, когда рекомендация была дана, на Кавказе началась первая чеченская война.
В “Большой шахматной доске” З. Бжезинский настаивает на том, что на месте СССР теперь - “черная дыра” (а не 15 новых национальных государств, как принято выражаться в госдепартаменте США). Напомним: З. Бжезинский - член Совета по международным отношениям, бывший (1977-1981) помощник президента США Дж. Картера по национальной безопасности. Однако объективный анализ тенденций, выделяемых З. Бжезинским, с моей точки зрения, невозможен, если умолчать, как умалчивает он, о том, что характеристики “черной дыры” пространству новых национальных государств придает ориентация сверхдержавы на поощрение “геополитического плюрализма”. Достаточно указать на демонстративную поддержку Западом сепаратистско-экспансионистских устремлений чеченских лидеров во второй чеченской войне (1999-2000).
Стратегия “глобальной мировой системы”
Геостратегическое (то есть относящееся к искусству управления геополитическими интересами) вычленение в 90-е годы Центральной Азии и Кавказа в единый геополитический район неразрывно связано с процессами, которые суммарно и неточно обозначаются термином “глобализация” (9).
Глобализации вообще, глобализации без указания на ее объект, не существует. Но есть глобализация технологий и процессов передачи информации (на базе микроэлектронной революции 70-х и телекоммуникационной революции 90-х), существует глобализация финансовых рынков, глобализация поражающего эффекта новейших видов оружия, появившихся благодаря революции в военном деле. Наконец, на Западе интенсивно обсуждается проблематика “глобального управления”, субъектом которого выступает “мировое правительство” (global government).
Работы З. Бжезинского - как раз тот материал, который позволяет проследить связь между стратегией глобализма и рядом геополитических конструкций (“Евразийские Балканы” не единственная, а лишь последняя по времени), захватывающих Центральную Азию и Кавказ в одно целое.
Еще в 1970 году в книге “Между двумя эпохами. Роль Америки в технотронной эре”, З. Бжезинский писал о “новом отношении между США и миром”, о характерных “имперских обертонах” этого отношения, о том, что “содержание этого отношения было изучено прежде, чем названо империализмом”. Утверждая тридцать лет назад, что “США стали первым глобальным обществом в истории”, З. Бжезинский подчеркивал, что рамки “глобального” (американского) общества “трудно очертить в терминах его внешних культурных и экономических границ” (10).
Разумеется, тридцать лет назад реальное американское общество в условиях “холодной войны”, баланса сил двух сверхдержав, существования “третьего мира” и т.п. ни в какой мере не было “глобальным”, да и быть не могло. Но тезис “Соединенные Штаты - первое глобальное общество”, которое в перспективе раздвигает свои экономические и культурные границы сколь угодно далеко, имел установочное значение. Он указывал цель и отражал воззрения той интернациональной, космополитической глобальной субкультуры (социологически - несколько тысяч семей, рассеянных по свету), которая, строго говоря, не имеет ни родины, ни религии.
Важным организационным шагом в разработке идеологии и стратегии глобализации стало создание в 1973 году по инициативе Дэвида Рокфеллера Трехсторонней комиссии из 145-ти наиболее влиятельных частных лиц Северной Америки, Западной Европы и Японии (с приходом в 1976 году на пост президента США Дж. Картера Трехсторонняя комиссия стала школой кадров американской администрации - из ее состава были “рекрутированы” президент, вице-президент, государственный секретарь, министр обороны, министр финансов Соединенных Штатов, пост советника президента США по национальной безопасности занял член Трехсторонней комиссии З. Бжезинский). Трехсторонняя комиссия стала также колыбелью “семерки” (G-7), история саммитов началась в 1975 году.
В апреле 1984 года члены Трехсторонней комиссии Д. Оуэн, З. Бжезинский и С. Окита представили доклад, который прямо начинался с утверждения о том, что в настоящее время “впервые в истории возникает подлинно глобальная мировая система” (11). Оставался еще год до прихода к власти в СССР М. Горбачева, семь лет до развала СССР и образования пресловутой “черной дыры”, но глобалистская установка, отработанная в недрах Трехсторонней комиссии, была безусловной.
Два года спустя, в книге “План игры” (1986), З. Бжезинский специально отметил, что главный приоритет в глобальном соперничестве с СССР - Евразия. “Эта континентальная масса является геостратегическим фокусом и геополитическим призом соперничества” (12). Победа иранской революции в феврале 1979 года, отмечал он, означала для Соединенных Штатов коллапс регионального стратегического баланса. В конце декабря 1979 года советские войска начали интервенцию в Афганистане. Уже 23 января 1980 года была обнародована так называемая “доктрина Картера” (разработчик - З. Бжезинский), которую в Вашингтоне считали эквивалентом доктрины Трумэна для Персидского залива. Доктрина гласила: “Любая попытка любой внешней силы установить контроль над районом Персидского залива будет рассматриваться как посягательство на жизненно важные интересы Соединенных Штатов Америки, и такое посягательство будет отражено всеми необходимыми средствами, включая военную силу” (13).
“План игры” разделял всё евразийское пространство конфронтации СССР и США на три “геостратегических фронта”; главным фронтом объявлялся Юг, стягивавший воедино среднеазиатское и кавказское направления. З. Бжезинский, следуя в этом У. Черчиллю, рассматривал Юг как “мягкое подбрюшье” (the soft underbelly) России и настаивал на том, что южный геостратегический фронт столкновения двух сверхдержав для Соединенных Штатов является наиболее срочным и наиболее трудным геополитическим приоритетом” (14) (тезис подкреплялся тем, что южное геостратегическое направление прикрывает 56% разведанных мировых запасов нефти, от которой зависят и США, и Западная Европа).
Существенным в схеме, которую выстраивал “План игры”, является понятие “государства - геополитической скрепы” (geopolitical linchpin state). Речь идет о скрепах, которые, подобно чеке колеса, скрепляют большие геополитические конструкции. На каждом из трех геостратегических фронтов З. Бжезинский выделял такие государства-скрепы: на западном фронте - Польша и Германия, на восточном - Южная Корея и Филиппины, на важнейшем (в силу его качеств “мягкого подбрюшья” России) южном геостратегическом фронте - “либо Иран, либо комбинация Афганистана и Пакистана” (15). (Надо заметить, что на момент публикации “Плана игры” упомянутая “комбинация Афганистана и Пакистана” усилиями Североатлантической сверхдержавы уже успешно складывалась: с 1984 года службы пакистанской межведомственной разведки, направляемые ЦРУ США, приступили к организации армии пуштунских “талибов”, которая в 1996 году захватит Кабул и установит контроль над большей частью афганской территории).
“Фундаментальная переориентация Ирана или Пакистана, помещающая одно из этих государств в орбиту стратегического преобладания Москвы, - писал в 1986 году З. Бжезинский, - представляла бы нечто большее, чем региональный успех Советского Союза и его прорыв на центральном фронте… В долгосрочном плане южный геостратегический фронт является потенциальным катализатором геополитических процессов, выходящих далеко за рамки региона” (16).
Последнее замечание чрезвычайно существенно. Свойство “мягкого подбрюшья” быть “потенциальным катализатором” не только региональных (значимых для Кавказа, Каспийского бассейна и Средней Азии), но также и глобальных геополитических процессов, безусловно, превращали его в глазах стратегов глобализма в “геостратегический фокус” борьбы за глобальную гегемонию на евразийской сцене.
И здесь необходимо подчеркнуть, что выделение южного геостратегического фронта З. Бжезинским и другими американскими авторами сопровождалось отнесением к центральноазиатскому (среднеазиатскому) направлению, как минимум, шести государств: пяти бывших советских республик плюс Афганистан (17). (В этом американцы, сами того не зная, возвращались к принципам выделения обширного района Средней Азии в русской геополитической мысли начала ХХ века, например, А. Снесаревым) (18). Эта схема (5 + 1), усвоенная разработчиками геостратегического курса США в Евразии (в рамках моделирования “глобальной мировой системы”), означала, что к разряду linchpin states, государств-скреп, контроль над которыми позволяет удерживать в целости либо, наоборот, разваливать большую геополитическую конструкцию, с некоторых пор (предположительно, рубеж 70-80-х гг.) наряду с Афганистаном, стали относить советские республики Средней Азии. З. Бжезинский в 1986 году выражал это так: “Средство сдерживания продолжающегося советского продвижения на Юге существует внутри самого Советского Союза. Оно представляет собой возможность, которую США не сумели до сих пор использовать, - 55 миллионов советских мусульман. Именно здесь заключен потенциал серьезного религиозно-политического вызова контролю Москвы над советской Средней Азией” (19).
Постоянные геополитические величины
Выделение геополитических районов, определение их границ (каковыми могут выступать и естественные преграды, и условные, размытые рубежи), с одной стороны, постоянно воспроизводят некие устойчивые соотношения, с другой - столь же постоянно корректируются технологическими переворотами, изменением направлений торгово-промышленной экспансии, международными войнами - короче, всем ходом исторического процесса.
Одно из первых, отчетливо артикулированных выражений постоянства геополитических величин дано в классической статье англичанина Х. Маккиндера “Географическая ось истории” (1904). В год начала крупного международного конфликта на Дальнем Востоке (русско-японской войны) Х. Маккиндер констатировал новое состояние мира: международные отношения, писал он, имеют отныне вид “закрытой политической системы… глобальных размеров (a closed political system… of world-wide scope)”; в этой системе любые крупные социальные взрывы (например, революции), международные конфликты или сдвиги в балансе сил неизбежно сдетонируют хотя бы и с “противоположного конца земного шара” (20). Новое состояние планетарного сообщества позволило, наконец, “установить с определенной полнотой корреляцию между широкими географическими и широкими историческими обобщениями в масштабе всего мира”; следовательно, теперь - и только теперь (при образовании “закрытой политической системы глобальных размеров”) - мы можем вывести “формулу географической причинности во всемирной истории” (21).
Вообще, когда сравниваешь классические труды Х. Маккиндера с работами З. Бжезинского, видно, до какой степени второй зависит от первого и повторяет его. Отсюда следуют по крайней мере два вывода: 1) американская школа геополитики, сформировавшаяся после Второй мировой войны, в общем и целом повторила основные ходы классической британской геополитической мысли начала ХХ века; 2) грандиозные катаклизмы ХХ столетия, вместившего достижения второго и третьего машинных (технологических) переворотов, две мировые войны, революцию в России, появление ядерного оружия и межконтинентальных баллистических средств его доставки, распад советской сверхдержавы на 15 частей и многое другое, не так уж существенно, как можно было бы ожидать, повлияли на выведенную Х. Маккиндером в 1904 году (впоследствии развитую в работах 1919 и 1943 гг.) “формулу географической причинности во всемирной истории”.
В чем существо маккиндеровской формулы, в чем вынужден повторять своего британского предшественника (умудряясь часто не ссылаться на него) З. Бжезинский и в чем принципиальное отличие - с геополитической точки зрения - положения глобальной международной системы в начале и в конце ХХ века?
В глазах основателя британской школы геополитики всемирная история имеет “географическую ось”, которая проходит через “материковую сердцевину мира (the Heartland)”. Как писал Х. Маккиндер, “осевым пространством мировой политики является недоступная для морского судоходства обширная область Евразии”. Здесь со времени начала “Колумбовой эпохи” расположено “осевое государство - Россия”; именно на эту “обширную область” и распространяется “державное могущество Евразийского континента (the Euro-Asiatic land-power)”. Для Х. Маккиндера “стратегическое преимущество центральной позиции” (она же “осевая позиция”) (22) было совершенно бесспорным. И все, что семь-восемь десятилетий спустя написал З. Бжезинский по поводу “континентальной массы”, “большой шахматной доски” и т.п., лишь на разные лады воспроизводит основные элементы маккиндеровской формулы и его взгляды.
“Значение основных выводов Х. Маккиндера о том, что географическая данность планеты задает постоянные соотношения больших исторических процессов и, таким образом, у всемирной истории есть географическая ось, что мир имеет материковую сердцевину и располагается она в центральной части крупнейшего континента Евразии, что увеличение территориальных пределов осевого государства ведет к мировому господству, - значение этих выводов не переоценить, они непреходящи” (23).
Определив heart-land планеты, Х. Маккиндер определил и четыре района, которые окаймляют материковую сердцевину мира по ее географической периферии (these regions are four in number). И только в отношении одного из четырех районов, окаймляющих Евразийский континент (в позднейшей терминологии это rim-land в отличие от heart-land), он заметил, что этот район, во-первых, до некоторой степени “сочетает характеристики евразийской каймы и центральных материковых областей Евразии”, а, во-вторых, “заливы и впадающие в океан реки делают его открытым для влияния морской державы и позволяют осуществлять отсюда господство” (24). Х. Маккиндер назвал этот район Пятиморье (the land of the Five Seas), оговорив, что чаще его обозначают как Ближний Восток (the Nearer East). Это “огромный материковый ареал”, заключенный в пятиугольнике Каспийского, Черного, Средиземного, Красного морей и Персидского залива (25).
Взглянув на карту, мы обнаружим, что Пятиморье Х. Маккиндера полностью включает Кавказ, захватывает закаспийские области Центральной Азии и в значительной степени совпадает с “Евразийскими Балканами” З. Бжезинского. Другими словами, мы видим, что не только стремление к “гегемонии нового типа”, подпитанное международной конъюнктурой 90-х годов, но и геополитическая мысль на заре ее возникновения сближала и объединяла Кавказский и Центрально-Азиатский регионы.
“Большой Ближний Восток”
В 90-е годы, помимо “Евразийских Балкан”, возникла еще одна относящаяся к этому региону геополитическая конструкция, названная “Большой Ближний Восток (Greater Middle East)” (26), или “Новый Ближний Восток (New Middle East)” (27). Геополитический район увеличился за счет присоединения к “традиционному” Ближнему Востоку (за вычетом Северной Африки) восьми новых независимых государств Кавказа и Центральной Азии, а также крупнейших стран Южной Азии - Индии и Пакистана.
Как отмечалось в американской литературе второй половины 90-х годов, “Большой Ближний Восток” явился “расширением Ближнего Востока для ситуации, возникшей после “холодной войны” (28). Другой американский автор, рассматривая указанное геополитическое расширение как “Новый Ближний Восток вашингтонской администрации”, писал, ссылась на высказывания официальных представителей США: “Администрация Клинтона, похоже, считает, что крах Советского Союза, поражение Ирака во время второй войны в Заливе и согласие ООП на условия мирного процесса Мадрид - Осло создают благоприятную историческую возможность для перекройки региона” (29).
Дж. Кэмп и Р. Гаркави в работе “Стратегическая география и меняющийся Ближний Восток” (1977) писали о главных направлениях предусмотренной перекройки: “То, что мы называем Большим Ближним Востоком с его энергетическими ресурсами, является сегодня, быть может, стратегической точкой опоры и призом на меняющейся международно-политической арене. Приблизительно 70% разведанных мировых запасов нефти и свыше 40% мировых запасов природного газа сосредоточены в овальной по конфигурации зоне, которая простирается от Юга России и Казахстана до Саудовской Аравии и Объединенных Арабских Эмиратов” (30).
Таким образом, “Евразийские Балканы”, “Большой Ближний Восток” и др. - разные наименования основополагающей геостратегической идеи, а именно: географический пятиугольник Каспийского, Черного, Средиземного, Красного морей и Персидского залива является ключевым для осуществления территориально-экономического контроля над Евразией. Здесь пролегают и перекрещиваются коммуникации, которые, во-первых, связывают Европу с Центральной Азией, Южной Азией и Дальним Востоком, во-вторых, соединяют континенты Евразии и Африки.
Нет в мире другого места, где бы многовековое историческое движение людей, идей, товаров, услуг, капиталов было бы столь интенсивным и концентрированным. Здесь, на стыке трех континентов - Азии, Европы и Африки - расположена “точка, в которой началась История”; здесь - “наиболее жизненно важное средоточие современных коммуникаций” (31), здесь географически сближены их важнейшие узловые пункты.
Потому-то именно здесь, в пространстве от Средиземноморского побережья Малой Азии и Нижнего Египта на западе до бассейна Сыр-Дарьи и Инда на востоке, от Черного и Каспийского морей с кавказской перемычкой на севере до Персидского залива и побережья Индийского океана на юге, возникали первые “мировые державы” - Персидское царство Ахеменидов и держава Александра Македонского. “Нет на Земле другого такого перекрестка всемирных путей, - писал в 1868 году Н. Данилевский в книге “Россия и Европа”, - на запад… непрерывный морской путь сначала между Европой и Азией, а потом между Европой и Африкой… до самого Западного океана. К югу… между Азией и Африкой. На востоке некогда непрерывное море разбилось, правда, на три бассейна: Понта, Каспия и Арала, разделенные широкими перешейками…” (32).
На всемирных перекрестках, как свидетельствует история, торговые коммуникации при необходимости приобретают военно-стратегическое значение. Пути торговли становятся путями войны. “География, которую имеет в виду геополитическая мысль, - это не физическая география суши и моря; это география коммуникаций международной торговли и международной войны, география территорий sea powers и land powers, морского и сухопутного владычества, подверженного историческим переменам” (33).
Ключевая стратегическая роль Пятиморья обусловлена тем, что в самых различных исторических условиях этот регион, попадая в сферу особых интересов великих держав, неизменно прирастал за счет стратегических “расширений” в двух направлениях - на север и на восток, в сторону России и Центральной (Средней) Азии. В ХХ веке такие условия складывались дважды: после распада Османской империи (по итогам Первой мировой войны и на фоне революции в России) и в результате кончины квазиимперского Советского Союза. Именно такая двунаправленная экспансия и побуждала (в первом случае У. Черчилля, во втором - З. Бжезинского) рассматривать территории, государства и народы, относящиеся к ареалам древних цивилизаций Кавказа и Средней Азии, в сугубо подсобной роли “мягкого подбрюшья”, где “осевое” континентальное государство оказывалось наиболее уязвимым. И точно таким же образом, в силу тех же причин, Кавказско-Центральноазиатский геополитический район приобретал жизненно важное значение для “осевого” государства, занимавшего срединную позицию на Евразийском континенте.
“Англо-русский вопрос”
Сближение границ Британской и Российской империй в Азии, положившее начало тому, что позднее получит название “Большой игры”, коренным образом изменило не только обстановку в Кавказско-Центральноазиатском районе, но и международную ситуацию в масштабе мира. Начался этот процесс во второй четверти XIX века, когда Великобритания, опираясь на достижения промышленного прогресса и превосходство на морях, силой оружия “открывала” один за другим рынки Японии, Китая, Сиама, Бирмы, Персии. Нетрудно было предвидеть, что скоро английские товары через Кашмир начнут проникать в Среднюю Азию (34). “Не подвержено никакому сомнению, - доносил в 1833 году начальник Оренбургской пограничной комиссии оренбургскому военному губернатору генералу В. Перовскому, - что англичане всемерно стараться будут сбывать товары свои в соседственных нам областях Средней Азии и как они действуют большей частью огромными капиталами и соединенными силами посредством торговых компаний, то действия их бывают гораздо успешнее, нежели усилия частных торговцев, и если они даже не успеют учредить постоянный сбыт своих мануфактурных изделий по соперничеству купцов российских, то они могут всегда верно и выгодно сбывать в Азии оружие и порох…” (35).
Активная экспансия Британской Ост-Индской компании в среднеазиатском направлении, первая и вторая англо-афганские войны, во время которых английские пушки расстреливали Кабул, а лондонская пресса переполнялась заголовками “Русские идут на Индию!”, не оставляли никаких сомнений: угроза Российской империи с Юга была более чем серьезной. В этих условиях военно-оперативное и военно-стратегическое соединение кавказского и среднеазиатского направлений диктовалось однозначно как для России, так и для Англии. Важность такого соединения заметил еще Петр Первый: не откуда-то, а из Персидского похода 1722 года, во время которого русские продвигались на юг по кавказскому побережью Каспия. Петр указывал на территорию “киргиз-кайсацкой орды” (нынешний Казахстан) и замечал, что “оная орда киргиз-кайсацкая… всем азиатским странам и землям… ключ и врата и той ради причины… потребна под российской протекцией быть, чтобы только через их во всех азиатских странах комоникацию иметь к российской стороне…” (36).
Слова Петра: “всем азиатским странам и землям ключ и врата” исчерпывающе объясняют значение Средней Азии в управлении геополитическими интересами в этом районе мира. Это значение первыми - на исторической памяти России - еще в XIII веке показали Чингисхан и его полководцы. Завоевав Китай, великий хан Монголии повернул на Запад и уже к 1221 году стал хозяином Средней Азии. И именно оттуда монгольские войска развернули наступление сразу на двух, причем противоположных направлениях - на север и на юг. Сам Чингисхан с основной массой войска вышел через Афганистан к берегам Инда, а один из его крупных отрядов, пройдя через Ширванское ущелье, в обход укрепленных Дербентских ворот, - на Северный Кавказ. Захват северокавказской позиции (при движении со среднеазиатского плацдарма) сразу открыл монголам новые военно-стратегические возможности: они оттеснили северокавказские племена кипчаков (половцев) в междуречье Волги и Дона, разграбили Крым, в 1223 году нанесли поражение соединенным русско-половецким войскам у реки Калки (нынешняя Донецкая область) и двинулись к слиянию Волги и Камы на разграбление Булгара (правда, здесь они были разбиты и повернули обратно).
Полезно также вспомнить, как нарезали и расширяли удел Монгольской империи, который Чингисхан выделил старшему сыну Джучи: поначалу земли от Иртыша до тех мест на западе, “куда доходили копыта монгольских коней”, причем с включением в Джучиев удел районов Нижней Сырдарьи и северной части Хорезма со столицей в Ургенче. При великом хане Угэдее (1227-1236) копыта коней дошли до Юго-Восточной Европы. Образование Золотой Орды со ставкой в Сарае, в низовьях Волги (нынешняя Астраханская область), повлекло за собой быстрое завоевание монголами Северного Кавказа, Закавказья, Крыма, половецких (южнорусских) степей, Булгара, укрепление монгольской власти в Иране и завоевание Рязанского и Владимирского княжеств.
В XIX веке англичане, опираясь на силу военного флота, стали “открывать” рынки на огромной полосе, окаймляющей Евразию с юга, и продвигаться в глубь континента. В результате английской торговой экспансии границы двух империй, Британской и Российской, стали быстро сближаться в срединной части Азиатского материка. К тому времени и к тем обстоятельствам относятся знаменитые слова генерала М. Скобелева: “Мы... не ищем чужих земель в английских колониальных пределах, простершихся в Азии от Тегерана до Пекина, но и не позволим английскому штыку блестеть в долинах Ферганы и Коканда” (37).
Возник, по выражению Дж. Керзона (1889), “англо-русский вопрос”, который А. Снесарев, встречавшийся в 1899 году в Симле с вице-королем Индии, называл “среднеазиатским вопросом”. В описании А. Снесарева данный вопрос включал, во-первых, “состязание двух европейских держав”, во-вторых, то, что “обе европейские волны, представляемые нашей родиной и Англией, катились не по мертвому безжизненному пространству; они на своем победоносном пути крыли старое, более древнее, чем Европа, азиатское дно” (38).
Однако надо заметить, что к XIX веке, когда, по выражению А. Снесарева, “географическое соприкосновение” (в Восточном Гиндукуше, на юге Памира) вызвало “состязание двух… держав за политическое преобладание и будущее властвование над Средней Азией” (39), русско-среднеазиатская торговля насчитывала уже несколько столетий. Историк из Душанбе В. Дубовицкий, исследовавший архивные документы по этому вопросу за период более ста лет (1734-1839), приводит конфиденциальную записку, составленную русским чиновником по результатам поездки в Бухарию в 1780-1781 годы. Чиновник сообщает, что реками “Сыр-Дарья и протекающая там же Куван-Дарья можно иметь водяную коммуникацию от сего места в Хиву и Кунгард, а оттоле по реке Аму-Дарье… не далее односуточной езды… и до самых индийских областей”. Из документа видна взаимовыгодность русско-среднеазиатской торговли, забота о безопасности которой была главной для русских властей (до момента, пока не произошло “географическое соприкосновение” с Англией): “Кунгардский и Хивинский народ, - сообщает тот же русский чиновник, - нагружая на суда купеческий товар в Бухарии при берегах Аму-Дарьи, спускают вниз оной в Аральское море и оттоль до устья реки Сыр-Дарьи, где купечество выгружают оной и, накладывая оной на верблюдов, следуют в Оренбург и Астрахань” (40).
Однако независимо от того, как оценивать мотивы продвижения англичан и русских к полосе их “географического соприкосновения” в Средней Азии, своего рода геополитическим законом этого продвижения двух великих держав стало объединение среднеазиатского и кавказского направлений в единый объект стратегической географии.
В действиях русских административных и военных властей это особенно заметно. В 1869 году, после основания на восточном берегу Каспия Красноводска (ныне Туркменбаши), Красноводское приставство вместе с Мангышлакским приставством (прежде входившим в состав Уральской области) было передано в Дагестанскую область Кавказского края, а в 1873 году из тех же двух приставств был образован Закаспийский военный отдел в составе Кавказского военного округа. Так же образованная в 1881 году Закаспийская область (в основном совпадавшая с территорией нынешнего Туркменистана) имела одновременно административную связь с Кавказом и административный центр в Ашхабаде.
Значение этих административных мероприятий вполне раскрывает доклад военного министра Д. Милютина на Государственном совете, где, обосновывая необходимость занятия русскими Ахалтекинского оазиса (у подножия Копет-Дага), он говорил, что иначе “Кавказ и Туркестан будут разъединены, ибо остающийся между ними промежуток уже и теперь является театром английских военных происков, в будущем же может дать доступ английскому влиянию непосредственно к берегам Каспийского моря” (41).
Важнейшим элементом “соединения” Кавказа и Туркестана (Средней Азии) стала Закаспийская железная дорога, строившаяся по высочайшему повелению двух императоров - Александра II и Александра III и завершенная в 1888 году. Она “совершенно изменила направление торговых путей, связывавших дотоле Персию, Хиву, Бухару и Туркестан с Европейской Россией” (42). Более всего выиграли от этого Самарканд, куда стекались теперь все товары, включая афганские и индийские, а также волжские торговые города и туркменские торговые точки на Каспии. При этом Россия распространяла на присоединенные территории Кавказа и Средней Азии свою таможенную покровительственную систему, что не просто стесняло сферу английской торговли, но ставило преграду дальнейшей английской экспансии на континент (43).
Ставки в “Большой игре” были очень высоки. Это хорошо показал автор книги “Англо-русская распря” С. Южаков. Отмечая, что “вместе со страшными событиями… надвигается и полная неизвестность будущего”, он еще в 1885 году писал: “Мировые войны (а предстоящая война должна быть и будет мировою) имеют мировое значение и мировой смысл.” (44).
Заключение
В этой статье я рассмотрел лишь некоторые основания геополитического единства Центральной Азии и Кавказа, стараясь показать, сколь высокочувствителен Кавказско-Центральноазиатский район к любым действиям по геостратегическому управлению сходящимися и расходящимися здесь интересами. Можно утверждать, что класс геополитических задач, которые группируются в Кавказско-Центральноазиатском районе, имеет, говоря словами старого русского автора, “мировое значение и мировой смысл”.
За рамками статьи остались вопросы, связанные с преемственностью между “британской концепцией мирового порядка” (45) и американской концепцией New World Order, призыв к которому прозвучал у Дж. Буша в сентябре 1990 года накануне войны в Персидском заливе. Не было возможности рассмотреть и такое новейшее основание геополитического единства Центральной Азии и Кавказа, как pipeline politics. Не освещены вопросы геоморфологии региона, во многом объясняющие его геополитическую “центральность”. Но все это уже темы другой статьи (или других статей).
1. Цит. по: Зотов О.В. Источники испытывают жажду (геополитика и архивное востоковедение на пороге XXI века). В кн.: Анналы. Вып. III. Материалы научной конференции “Снесаревские чтения” (15-17 декабря 1995 г.). М., 1996. С. 14.
2. Brzezinski Zbigniew. The Grand Chessboard. American Primacy and Its Geostrategic Imperatives. N.Y., 1997. P. 123-124.
3. Там же. P. XIII, XIV, 3.
4. Там же. P. XIII.
5. См.: Максименко В.И. Координаты современности (К дискуссии о “постсовременном мире” на страницах журнала “Восток”) // Восток, М., 1998, № 4. С. 212.
6. Brzezinski Zbigniew. Op. cit. P. XIII-XIV.
7. Brzezinski Zbigniew. The Premature Partnership // Foreign Affairs, Vol. 73, 1994, No. 2. P. 79.
8. Там же.
9. См.: Максименко В.И. Происходит ли “глобализация” // Pro et Contra, М., 1999, Т. 4, № 4.
10. Brzezinski Zbigniew. Between Two Ages. America’s Role in the Technetronic Era. N.Y., 1970. P. 33-34.
11. Owen David, Brzezinski Zbigniew, Okita Saburo. Democracy Must Work. A Task Force Report to the Triliteral Commission. N.Y. - L., 1984. P. 1.
12. Brzezinski Zbigniew. Game Plan. N.Y., 1986. P. 30.
13. Там же. С. 50.
14. Там же. С. 220.
15. Там же.
16. Там же. С. 64-65.
17. См., например: Star S. Frederic. Making Eurasia Stable // Foreign Affairs, Vol. 75, 1996, № 1. P. 80.
18. См.: Снесарев А.Е. Индия как главный фактор в среднеазиатском вопросе. СПБ, 1906; его же. Афганистан. М., 1921.
19. Brzezinski Zbigniew. Game Plan. P. 226.
20. Mackinder Halford John. The Geographical Pivot of History. In: Mackinder H.J. Democratic Ideals and Reality. N.Y., 1962. P. 242.
21. Там же.
22. Там же. С. 241, 257, 258, 261, 262.
23. Максименко В.И. Россия и Азия, или Анти-Бжезинский (Очерк геополитики 2000 года). Статья первая // Восток, 2000, № 1. С. 60.
24. Mackinder H.J. Op. cit. P. 255.
25. Там же. С. 254.
26. См.: Kemp Geoffrey, Harkavy Robert E. Strategic Geography and the Changing Middle East. Washington: Carnegie Endowment for International Peace, 1997. P. 13-15.
27. См.: Peres S., Nairi A. The New Middle East. N.Y., 1993.
28. Sullivan A.T. Democracy, Dragons and Delusions: The Middle East Today and Tomorrow // Middle East Journal, Vol. 51, 1997, No. 3. P. 437.
29. Hudson M.S. To Play the Hegemon: 50 years of U.S. Policy Forward the Middle East // Middle East Journal, Vol. 50, 1996, No. 3. P. 338-339.
30. Kemp Jeoffrey, Harkavy Robert E. Op. cit. P. XIII.
31. Mackinder H.J. Op. cit. P. 89-90.
32. Данилевский Н.Я. Россия и Европа. СПб., 1995. С. 310.
33. Максименко В.И. Россия и Азия... С. 56.
34. См.: Южаков С.Н. Англо-русская распря. Небольшое предисловие к большим событиям. СПб., 1885. С. 25-26.
35. Цит. по: Дубовицкий В.В. Усмотрения корпусных командиров, или О мотивах и характере присоединения Средней Азии к России (рукопись). С. 11.
36. Цит. по: Там же. С. 5.
37. Цит. по: Костин Б.А. Скобелев. М., 2000. С. 45.
38. Снесарев А.Е. Указ. соч. С. 3.
39. Там же. С. 2.
40. Дубовицкий В.В. Указ. соч. С. 8-9.
41. Костин Б.А. Указ. соч. С. 184.
42. Закаспийская железная дорога. В кн.: Энциклопедический словарь Ф.Л. Брокгауза и И.А. Ефрона. Т. XII. СПб., 1894. С. 166.
43. См.: Южаков С.Н. Указ. соч. С. 79.
44. Там же. С. 1, 3.
45 См.: Киссинджер Г. Дипломатия. М., 1997. С. 68.
Оригинал статьи
на сайте Центра социально-политических исследований "Центральная Азия и Кавказ" (Швеция)
|
|
|
|
| |
